Переводчица глубоко благодарна Джудит Лиф и Мартину Эвансу – ученикам Чогьяма Трунгпы Ринпоче, а также Баулии Дживан за их бесценные соображения и советы и со всем смирением принимает на себя полную ответственность за любые промахи в этом переводе.

The Russian translator is deeply grateful to Judith Lief and Martin Evans, students of Chogyam Trungpa Rinpoche, as well as fellow sangha sister Bahulia Jivan, for their invaluable suggestions.

Перевод с английского Шаши Мартыновой

Редактор Максим Немцов

* * *

Благодарности

Я бы хотела поблагодарить тех, кто помог подготовить эту книгу: Каролин Роуз Гимиан, Шераба Чодзина, Эмили Хилбёрн Селл, Лилли Глиш, Хейзел Берхолц, Алму Карпентер и Хелен Берлинер. Кроме того, запись, расшифровка и сохранение этих материалов – работа многочисленных волонтеров, и им я благодарна чрезвычайно.

Хотела бы поблагодарить и госпожу Дайэну Мукпо за ее постоянную поддержку серии «Океан Дхармы» и за ее любезное позволение работать с этим материалом.

И особенно я хочу поблагодарить Видьядхару, досточтимого Чогьяма Трунгпу Ринпоче, посвятившего свою жизнь тому, чтобы эти драгоценные знания открылись жителям Северной Америки.

Джудит Л. Лиф,
редактор

Предисловие редактора

В 1971 году Видьядхара Чогьям Трунгпа Ринпоче провел подряд три семинара, посвященных шести мирам, опыту бардо и «Тибетской книге мертвых»; первый семинар состоялся в Колорадо, два других – в Вермонте. В ту пору нас завораживали картины перерождения и жизни после смерти, и Трунгпа Ринпоче подчеркивал, что эти наставления – не просто пища для умствований: они главным образом указывают на ловушки и возможности нашего повседневного опыта. Он тогда работал над переводом «Тибетской книги мертвых», которую считал подробной и замысловатой картой, в каждый миг нашего переживания являющей потенциал и для путаницы, и для пробуждения. Эти три семинара, два из которых составляют эту книгу, окажутся для развития первых учеников Видьядхары ключевыми.

В начале 1970-х Трунгпа Ринпоче привлек к себе множество учеников, получивших высшее образование, специалистов в психологии и гуманитарных науках. Те первые ученики всерьез желали соединить буддийскую подготовку со своей практикой западных дисциплин. Ученики с гуманитарным образованием изучали наставления по «дхармическому искусству»; в этих наставлениях изучалась связь между созерцательным опытом и творчеством. В работе с этими учениками Видьядхара применял разнообразные методы – от проведения театральных конференций, создания сценических упражнений и сочинения и постановки пьес до учреждения художественных программ в новом Институте Наропы в Боулдере, штат Колорадо. В то время два семинара Видьядхары стали опорными наставлениями для тех учеников, кто готовился развивать психотерапевтическое сообщество. На базе этого сообщества, основанного Видьядхарой и названного «Майтри», или же «благожелательность»^[1], в Институте Наропы развилась программа обучения клинической психологии.

Видьядхара представил учение о мирах и о бардо как способ постичь нездоровье и здоровье ума и научиться впрямую и искусно работать с чрезвычайными состояниями ума. Эти наставления, основанные на прямом наблюдении схем умственного восприятия, предлагают метод «рассматривать нашу ситуацию совместно с ситуацией собратьев наших – других людей». Как обычно в буддийском подходе, подобные исследования проводятся не с крысами в лаборатории, а начинаются с самого́ исследователя и его состояния ума. Имея представление о нездоровье нашего ума и дружа с ним во всем его разнообразии и крайних проявлениях, мы получаем возможность учиться принятию других людей и бесстрашно работать с ними. Процесс поэтому начинается с подробного исследования наших умственных состояний и того, как наши предрассудки, ожидания, надежды и страхи окрашивают окружающий мир.

Когда нам удается набраться смелости и взглянуть на себя без шор, мы начинаем яснее видеть и других. Теперь мы способны налаживать связь с людьми, поскольку научились не бояться своего ума, а работать с ним в медитативной практике. Такой подход основан на ненасилии и принятии, а не на борьбе с окружающими или давлении на них. Принятие нашего опыта во всей его сложности и неопределенности дает основу для настоящих изменений.

Эту книгу можно считать практическим руководством по буддийской психологии. Она опирается на соединение двух сущностных понятий мира и бардо. Традиционную буддийскую структуру из шести миров – богов, ревнивых богов, людей, животных, голодных духов и существ ада – иногда считают буквальным описанием возможных вариантов бытия. Но в нашем случае система из шести царств используется для описания шести полноценных миров, которые мы создаем, – как логическое воплощение мощных пиковых переживаний: гнева, жадности, неведения, похоти, зависти и гордыни. Отрекаясь от могущества собственных переживаний и считая источником этого могущества внешний мир, мы оказываемся взаперти, без всякой надежды на избавление.

Шесть миров предоставляют контекст переживания бардо, которые предлагается рассматривать как ничью землю. Бардо возникают как обостренные переживания каждого из шести миров, одновременно открывая возможности и к пробуждению, и к полной спутанности, к здоровью ума и к его нездоровью. Бардо – предельные проявления ловушек шести миров. Вместе с тем такой обостренный опыт делает возможным и внезапное преобразование этой непроницаемости в полную свободу или открытое пространство. Поэтому возможность пробуждения есть всегда, даже в самых непроницаемых ответвлениях казалось бы безнадежно восторжествовавшего эго.

Два семинара, включенные в эту книгу, подходят к теме миров и бардо с двух разных точек зрения. Первый семинар ассоциирует каждый мир с характерным для него состоянием бардо. В этом случае миры изображены как острова, а бардо – горные вершины, высшие точки каждого острова. В противовес этому второй семинар подчеркивает постоянный круговорот – из бардо в бардо. (Следует отметить, что второй семинар вводит понятие бардо дхарматы, тем самым добавляя седьмую строку в список бардо.) С этой точки зрения каждое царство включает в себя полный цикл всех бардо, и каждое царство этот круговорот укрепляет и подпитывает. Взгляд на одну и ту же тему с двух противоположных и вместе с тем взаимодополняющих точек зрения позволяет нам соприкоснуться с пониманием и оценить богатство и многогранность этих наставлений.

В целом, Трунгпа Ринпоче подчеркивал необходимость диалога и обсуждения с учениками. Чтобы сохранить этот дух, в книгу включены дальнейшие развернутые дискуссии. Так читатель, желающий следовать потоку и развитию наставлений в рамках тех двух семинаров, получит такую возможность. Кто-то, возможно, предпочтет сосредоточиться на самих лекциях.

Пусть утонченные и практически применимые наставления достигнут своей цели и тем самым помогут облегчить смятение и страдания нынешних времен. Пусть поспособствуют они юмору и бережности в дальнейшей работе с состояниями ума – нашего и других людей.

I
Шесть состояний бардо

Аллензпарк, 1971

1. Бардо

Похоже, существует некое превратное представление о бардо, – будто бардо целиком связано исключительно со смертью и посмертными переживаниями. Однако опыт шести бардо касается не только будущего – касается он и настоящего. Каждый шаг нашего опыта, каждый шаг в жизни есть переживание бардо.

«Бардо» – тибетское слово: «бар» означает «между» или, можно сказать, «ничья земля», а «до» – своего рода башня или остров на этой ничьей земле. Как и речной поток, он не принадлежит ни одному, ни другому берегу, но посередине имеется островок. Иными словами, это текущий опыт, непосредственное переживание сейчас-ности – то, где вы, чем заняты. Это и есть опорное понятие о бардо.

Такое переживание, конечно, привносит и понятие о пространстве. Если не замечать вот это свойство простора, не принадлежащего ни вам, ни кому угодно еще, не удастся углядеть и островок посреди него. Живой опыт бардо возможен, только если видеть фон – пространство. И отсюда – в пространстве или в понимании пространства – случается сверкающая вспышка, проблеск. В целом, любое переживание бардо – это ситуация, в которой мы всплываем из прошлого, еще не вылепив будущее, но, как ни странно, где-то все-таки находимся. Мы стоим на некой земле, что весьма таинственно. Никому не известно, как мы здесь очутились.

Эта таинственная земля, не относимая ни к чему, и есть на самом деле переживание бардо. Она очень тесно связана с практикой медитации. Более того, она и есть медитативное переживание. Вот потому я и ввожу эту тему. А еще она связана с темой простейшего эго и с тем, каков опыт человека, связанный с эго, в том числе – всевозможные странствия по шести мирам.

Помимо этого существует вопрос о том, как мы оказались в шести мирах, – как мы обнаруживаем, что опыт представляется нам не эволюционным процессом – каким должен быть, – а чрезвычайно дробным и обрывочным, исключительно в проблесках. Все словно бы не соединено, не взаимосвязано – все беспорядочно и преисполнено потенциальной силы, словно груда исполинских валунов. Любой опыт переживается как настоящий, мощный, впечатляющий, но в целом мы не видим, что между этими мощными переживаниями есть какая бы то ни было связь. Словно двигаемся через воздушные ямы – эмоционально, духовно, в бытовой и политической жизни. Человек проходит сквозь эти вспышки, или драмы – или, напротив, отсутствие драм, – а также сквозь скуку, которая есть тоже некая сторона драмы. Мы проходим все эти процессы насквозь. И вот эти разрозненные ситуации, которые при нашем спутанном мышлении кажутся никак не сопряженными с той основной связностью, и представляют собой саму эту связность. А потому единственный подход – видеть эволюционный процесс.

Я не могу давить на людей, чтобы они поняли или слепо приняли все это на веру. Чтобы никто ни на кого не давил, нам для работы нужен конкретный предмет. Тут-то шесть переживаний бардо и пригодятся – в каждый миг, в любой ситуации. Каждый из шести видов бардо индивидуален и по-своему неповторим. Это, с одной стороны, обособленные ситуации, а с другой – они развились и влияют на нас, проницая нас насквозь в том первичном пространстве или первичном психологическом фоне. Поэтому распознавать опыт бардо очень важно. На самом деле это даже более глубинно, чем простые разговоры о смерти, или перерождении, или о том, что с вами случается после смерти. Опыт бардо фундаментальнее всего этого.

Я знаю тех, кто мечтал бы послушать о всяком неизведанном – существуют ли марсиане? Во многих случаях, говоря о карме, перерождении и жизни после смерти, мы склонны исходить из допущений или из логических построений. И нередко люди в подобных выкладках сильно увлекаются, поскольку желают доказать, что жизнь после смерти или перерождение существуют. Но тема, с которой мы собираемся работать, не опирается на попытки доказать логические выводы. В смысле, не так уж отчаянно это нам нужно, верно? Какая в самом деле разница, вернемся мы сюда или нет? Мы такие как есть или же опираемся на некую почву – вот какой вопрос кажется более реалистичным и важным.

Рассматривая опыт бардо, мы имеем дело с практической стороной процесса перемен от рождения к смерти – процесса промежуточного между рождением и смертью. Мы не пытаемся доказать логически или теологически, что жизнь после смерти важна и это необходимо принять на веру. Во многих случаях, особенно на Западе, люди пытаются доказать существование жизни после смерти, рассуждая так: «Такой-то святой или отшельник был при жизни великим человеком, бесспорным образцом для подражания, и он вдобавок заявляет, что существует жизнь после смерти». Это попытка доказать, что есть жизнь после смерти, через недомолвку: «Это правда, потому что такой-то был при жизни просветленным и говорил это!» Пытаясь таким способом доказать воззрение на жизнь после смерти, настоящего доказательства мы не обретаем. Доказать мы можем только то, что такой-то был бодрствующим и утверждал такое.

Едва ли не чувство открытия заново: восточные традиции смогли показать западному миру, что нет ничего фаталистического, все постоянно растет – это эволюционный, развертывающийся процесс. Зачастую людям Запада такой взгляд кажется необычайно полезным и обнадеживающим. Не просто ждут они смерти, а видят некоторую надежду: есть намек на непрерывность, на то, что выпадет еще один шанс. Но, я считаю, все эти мнения, эти взгляды на перерождение, перевоплощение и карму очень простодушны. Помимо этого, нам еще и начинает казаться, будто можно себе позволить ошибки, поскольку наверняка же будет другой шанс. Мы вернемся и тогда, вероятно, управимся лучше. Само понятие о перерождении зачастую спасительно для тех, кто боится умирать. Они больше не боятся смерти, а если и боятся, то стараются размышлять о перерождении, и тем спасаются. На мой взгляд, такой взгляд на ситуацию не всеобъемлющ.

Фаталистическое свойство жизни и смерти зависит от текущей ситуации. Важна текущая ситуация – вот в чем все дело, вот что значимо. Продолжитесь вы или нет, вы – то, что вы есть сейчас. И у вас в жизни есть шесть разновидностей психологических отсечек, или же переживаний бардо. Мы поговорим подробнее, если все это не покажется вам чрезмерно громоздким интеллектуальным допущением. Возможно, вы спросите: «Стоит ли рассуждать об этих шести вариантах бардо? Может, лучше просто сесть да помедитировать и выбросить из головы эту белиберду?» Легко сказать, да не просто сделать. Начнем с того, что, когда мы садимся медитировать, все эти накопления и проявляются. Они возникают с ходом мыслей постоянно. Рассуждения, доводы, самоотрицание – проявляются всевозможные мысли. Поэтому и кажется важным что-то о них понимать. Иначе говоря, из этих мыслей можно извлекать пользу, а не пыжиться, изображая отличника, и пытаться их подавить, будто они вам больше ни к чему – или вы им больше ни к чему.

Это хорошо – применять размышляющий ум. Вот почему необычайно важно изучать письменные наставления и погружаться в дисциплину или практиковать. Таков наш способ применять этот живой материал. Все постоянно всплывает и случается, пытаемся ли мы себя угомонить или нет. А значит, пускать эти мыслительные процессы в дело обучения совершенно необходимо, хорошо, полезно и важно – лишь бы только не развилась у вас «золотая лихорадка», то есть лишь бы вы не уверовали, будто отыскали некий довод, некую логику, которые будоражат вас так, что остаток жизни проведете, все время что-то доказывая, пытаясь подтверждать что-то логически. Если такое начинает происходить, это значит, что за рассудком нет должного присмотра. В нем начинает проявляться свойство саморазрушения, как при золотой лихорадке: вы постоянно готовы жертвовать своей жизнью ради золота, золота, золота и в итоге сами себя уничтожаете. То же самое происходит, если вы пытаетесь отыскать что-то – доказать чисто рассудочно – за пределами обычных умственных процессов. Обычный уровень умственных процессов преобразуется в нечто более ревностное. Способность задействовать мыслительный процесс и до чего-то додуматься – это дельно, однако сверх этой дельности вы начинаете улавливать смутный намек на удовлетворение – для начала самую малость, но оно начинает расти, расти, расти и расти. Затягивает и становится саморазрушительным.

В этом, похоже, и состоит ограничение. Хорошо, если опыт человека, его открытия и рассудочные постижения совпадают одновременно, словно складывается головоломка. Это вовсе не значит, что вам необходимо абсолютно понимать или же полностью владеть всем этим. Но достаточно даже проблеска понимания ситуации – и можно действовать в согласии с ней, не упиваясь этим опытом как неким открытием чего-то захватывающего. И я в любом случае надеюсь в этой жизни, работая с людьми Запада, предложить все доступные наставления, которые изучали, практиковали и переживали на своем опыте в Тибете и не только. Я более чем уверен, что люди Запада способны усвоить их, если не слишком торопиться и не подцепить на полпути золотую лихорадку. Это было бы прискорбно.

Не сомневаюсь, что подобное обучение, подобное освоение предполагает, что придется пожертвовать интеллектом, если он выходит из этих рамок и начинает упиваться интеллектуализацией. Пожертвовать придется и эмоциональным импульсивным желанием преувеличивать, какое возникает, если прислушиваться к собственным основным неврозам и пытаться толковать их как открытия. Это еще одна трудность. Видите ли, есть две крайности: одна – потакать своему интеллектуальному восприятию и интеллектуальному поиску, другая – утверждать свое состояние ума в понятиях учения, используя эго на его импульсивном, инстинктивном уровне как прикрытие. Обе эти крайности у некоторых людей сопутствуют друг другу, или же может оказаться так, что какой-то одной у кого-то больше, а у кого-то меньше. Может быть и так, и эдак.

Наша задача не только в том, чтобы спастись самим, – будь вам девяносто девять лет или десять, разницы никакой. Задача – увидеть нашу ситуацию совместно с ситуацией наших собратьев-людей. Работая над собой, мы постоянно работаем и с другими. Только так можно развиваться – и только так можно соотноситься с шестью переживаниями бардо. Если сопоставить наш опыт с бардо сновидений, с бардо между рождением и смертью, с бардо предсмертного опыта или с бардо эмоций, все они мощнейше связаны с нашей проекцией внешнего мира. Другие люди, одушевленные и неодушевленные предметы, зримый мир явлений тоже играют большую и важную роль. Но если мы не готовы сдаться, уступить и поучиться у этих ситуаций, тогда наши заготовки знания – из письменных ли наставлений мы их взяли или обрели под постоянным пристальным наблюдением нашего наставника – бесполезны. Важности в них очень немного.

Думаю, сказал я достаточно. Столько вступительных слов – тот еще подарок. На этом семинаре многие из нас – да все, вообще-то, – оказались каждый в силу своих убеждений. Эти личные убеждения необычайно значимы. Мы не росли в буддистских семьях, наши родители не платили за нас и не загоняли нас сюда. Все здесь основывается на личных устремлениях. Мы свободные люди, у нас есть право пользоваться своей свободой и своими озарениями себе во благо, а также чтобы делиться и общаться с другими как можно более сострадательно и открыто. Вероятно, стоит дать некоторое время на вопросы.

УЧЕНИК / УЧЕНИЦА^[2]: Вы сказали, что человеку не следует пытаться спасать одного себя, а затем употребили понятие «проекция». Однако в другой беседе вы говорили, что для общения необходимо уважать бытие другого человека. Это же больше, чем проекция, верно? Это признание.

ТРУНГПА РИНПОЧЕ^[3]: Видите ли, это очень интересное замечание. На самом деле, сказать вам по правде, никто не знает наверняка, стопроцентно ли это проекция или только отчасти. В некоторой мере все существует независимо от вас, вне вас, и вы сами существуете независимо от всего остального. Но иногда вам бывает нужна внешняя помощь, чтобы утвердиться. Если вы толстый, кто-то скажет вам, что вы толстый, потому что этот кто-то худее вас. Без сравнения с ними вы б не узнали, что вы такое, потому что у вас не имелось бы подхода к себе. И с такой точки зрения это можно было бы назвать проекцией. Но проекция в этом случае не обязательно означает в чистом виде вашу галлюцинацию: внешние предметы действительно существуют как таковые. Но говорить так очень опасно.

Предметы существуют как таковые, но мы склонны видеть свою версию того, каковы они, а не то, как предметы существуют на самом деле. Поэтому видим мы только проекции. Но нет никакой необходимости выводить из этого безоговорочную и абсолютную уверенность. Просто действуйте в согласии с ситуациями, разбирайтесь с ними по ходу дела. Если зайдете слишком далеко, они вас встряхнут. Они вас до смерти забьют, если вы зайдете слишком далеко. Если же идете хорошо, уравновешенно, они выкажут вам роскошное гостеприимство и открытость. В смысле, ситуация в любом случае так или иначе предъявлена, и некие взаимодействия между тем и этим происходят постоянно. Пока человеку хватает чувствительности, чтобы это переживать, взаимодействие продолжается. Это важно отметить. Нет нужды придавать полную определенность и назначать четкие границы тому, что есть проекция, а что нет. Это своего рода постепенное понимание. Пока не достигнуто состояние будды, этот опыт продолжается, и ответа нет ни у кого, потому что никто не знает.

У.: Когда была написана «Тибетская книга мертвых»?

Т. Р.: Согласно традиции, примерно в XIV веке, то есть через двести лет после того, как буддизм пришел в Тибет из Индии. В то время один учитель по имени Карма Лингпа открыл это учение – он его не писал на самом деле, а словно бы обнаружил или же открыл заново. Само учение существовало в VII веке. Он открыл заново понятие о бардо и то, как переживается умирание, в том числе и на собственном опыте – когда умирало его любимое дитя. Он наблюдал за смертью своего ребенка, затем провел погребальный обряд, и ребенка похоронили, после чего Карма Лингпа вернулся домой и обнаружил, что жена его тоже при смерти. Вот он наблюдал и преодолевал это переживание смерти. Из этого опыта он усвоил, что процесс рождения и смерти непрерывен, происходит все время. Так получило развитие ви́дение шести бардо.

Думаю, дело было еще и в местных особенностях тогдашнего Тибета: люди в целом считали смерть столь же важным событием, как и рождение. Они собирались вокруг своих умирающих друзей и родственников и старались взаимодействовать с ними, помогать им. Такова была распространенная традиция. Мне кажется, люди на Западе считают рождение более важным. Вы поздравляете с рождением ребенка, устраиваете вечеринки по случаю дня рождения. А в связи с умиранием вечеринок не происходит.

У.: В Ирландии есть поминки – вечеринка по усопшему, и на [американском] Юге такое тоже бывает.

Т. Р.: Я надеюсь. Это приятно. Вероятно, это связано с древними представлениями, и это очень правильно, очень хорошо. Думаю, умирающему человеку необычайно важно признать, что он умирает и смерть играет важную роль в жизни, так же, как и рождение – в той же мере, что и вечеринки по поводу дня рождения. Это важно.

У.: Я не понял разницы между рассудком и чутьем.

Т. Р.: Прислушиваясь к чутью, вы не применяете никакой логики. Выражаясь без обиняков, предельно прямо, если вы изучаете и практикуете наставления той или иной религии и получили некий кажущийся опыт духовного пути – своего рода тень того опыта, какой был закреплен в письменных наставлениях, – вы действуете в согласии с ним, но не очень уверенно. Вы бы хотели верить, что подобные переживания – настоящие. И в некоторой точке вам придется определиться, был ли весь этот опыт и развитие событий чистым притворством с вашей стороны или же нет; вам предстоит решить. Вы либо откажетесь от своих открытий вплоть до этой точки как от ложных, либо придется совершить еще один рывок в наращивании своей самости.

Эта пиковая точка становится для человека чрезвычайно важной: признает ли он все целиком и полностью или же станет цепляться за некое непрерывное нагромождение. Если человек решил непрерывно наращивать самость и за нее держаться, тогда он начинает осознавать, что не может угнаться за происходящим, за своим опытом. В письменных наставлениях приводят аналогию с уличным попрошайкой, которого возводят на престол вселенского владыки. Возникает внезапный шок, вы не понимаете, что делать. С вашей точки зрения, у вас ни гроша не водилось никогда, а теперь весь мир ваш. И от такой перемены вы невольно слетаете с катушек. Действуете так, будто вы вселенский владыка, хотя по устройству ума вы – по-прежнему нищий. Из нищих хорошие миллионеры не получаются. Если нет постепенного опыта перехода, все к тому же сделается хаотичным и эмоционально неспокойным. Это, разумеется, эмоциональное или же инстинктивное.

Исследовательский подход – менее бурный, менее опасный, но вместе с тем он чрезвычайно прилипчив в смысле того, что угнетает вас. Вы оказываетесь постоянно связаны по рукам и ногам. Делаетесь всё тяжелее и тяжелее. Не принимаете ничего, если оно не доказано логически, вплоть до того, что логика доставляет вам удовольствие, открытие доставляет вам удовольствие. В определенных невротических интеллектуальных состояниях ума все основано на боли и удовольствии. Если ваше открытие приносит удовольствие, вы принимаете его как шедевр. Если же открытие или логический вывод не приносят вам удовольствия или победы, вы чувствуете себя побежденным. Такое водится за некоторыми преподавателями в колледжах: если обсуждать их больное место в каком-нибудь предмете, если возникает хотя бы намек на употребление некоторых слов, поскольку весь их мир зиждется на словах, на словесных конструкциях, они чрезвычайно расстраиваются или обижаются. В смысле извлечения логических выводов все это основывается на удовольствии и боли. Однако исследователь не заявляет, что получил духовный опыт, как сделал бы тот, другой человек. Более того, исследователь побоится получить какой бы то ни было настоящий опыт того, чему учит; он не отдастся ему вовсе. Он может быть профессором медитации, но поучаствовать в сидячей практике не отважится, потому что это не доставляет удовольствия и ни к каким логическим выводам для его трудов или исследований не приведет.

У.: Если действительно учишься очень прилежно, есть ли какая-то сознательная власть над получаемыми переживаниями? Оно разве не просто происходит с тобой? Бывает ли так, что продвигаешься чересчур быстро?

Т. Р.: Такое, конечно, бывает, но это не значит, что нужно от всего отказаться. В смысле, все время есть некая равновесная закономерность. Весь вопрос в том, насколько вы открыты. В ту минуту, когда вы делаете первый шаг на пути, если есть пространство для различных предложений, если вы гибки и не слишком серьезны или рьяны, найдется и пространство для исследования, конечно. Но как только человек начинает определяться с тем, что все его поступки – вопрос жизни и смерти, истребления или исцеления, – как говорится, «публикуй или пропадай» – тогда это саморазрушительно. Все индивидуально, обобщать тут не получится.

У.: Когда начинаешь двигаться по пути, можно ли проверить себя, не обманываешься ли ты все время насчет собственной серьезности и рьяности, чтобы они не стали ловушкой?

Т. Р.: В целом, если оставлять некоторый промежуток между действием и размышлением, это естественный процесс, всегда предсказуемый. В этом случае возникнет однозначный опыт настоящего понимания себя как такового и того, что вы пытаетесь сделать, – иными словами, вас как притворщика и вас как невинного ребенка. Это будет вполне очевидно – если между поступком и мыслью вы оставляете промежуток или пространство. Процесс будет вполне естественный.

Человек может быть убежден, что он обрел что-то, чего на самом деле не обрел. И если с таким человеком поговорить, он, возможно, поведет себя так, будто не сомневается в себе вообще. Он задавит ваши сомнения на его счет: его достижение безусловно, оно совершенно состоятельно, а сам он – копилка знаний, он знает, что делает. Но сам факт того, что он подавляет любые сомнения, означает, что в чем-то некая тонкость не вполне на своем месте. Может сложиться так, что, если мы не до конца честны с собой, если оставляем себе некое пространство, мы тут же поймем, что утонченный самообман неизбывно присутствует. Даже если у вас много сил, могучая воля на то, чтобы превозмогать эти препятствия, вы все равно это поймете. Все равно будет очень тонкое, но очень острое, очень хрупкое и пронизывающее понимание: что-то не совсем так. Это первичное здоровье ума, оно есть всегда и неизбывно. Это исконное здоровье ума действительно позволяет вам применять и скорость вашу, и давление, скажем так. Так происходит все время, постоянно.

У.: Я бы хотел узнать, как оно устроено – это пространство между действием и мыслью. Речь о том, что мы думаем о действии, а затем его выполняем?

Т. Р.: Когда я говорю о пространстве, речь не о том, чтобы вы медлили между замыслом и поступком. Это фундаментальное понимание того, что, для начала, это не война. Никто не проигрывает, никто не выигрывает. Есть время быть открытым. Это не обязательно означает, что нужно замедлять шаги и опаздывать на полчаса на собеседование; все не так буквально. Но будет некое чувство приволья или простора, чувства, что вы можете себе позволить быть тем, что вы есть. Вот правда, вы можете себе позволить быть тем, что вы есть. Вам может показаться, будто вы одни и с вами никого, но это само по себе вполне хорошо. Уединение – это хорошо, потому что вы действительно то, что вы есть, в чистом виде то, что вы есть. На вашу территорию никто не вторгается, никто не пользуется ею в своих интересах. У вас есть свое пространство; у вас есть свое место. Это очень определенная штука: вы одни и можете позволить себе быть тем, что вы есть, торопиться туда незачем. Это фундаментальное пространство, пространство первичное – предельное, основополагающее пространство.

У.: В обычной жизни человек, как правило, не может себе позволить быть тем, что он есть, или поступать так, как ему хочется, для себя самого, потому что это связано со многими другими людьми и может получиться очень эгоистично.

Т. Р.: Дело не в том, что нужно ставить себя в центр. Если вы можете себе позволить быть тем, что вы есть, это само собой означает, что вы способны принять других как своих гостей. Поскольку земля, по которой ступают ваши гости, безопасна, никто сквозь половицы не провалится. Это крепкий, добротно выстроенный дом, ваш собственный дом, и людей в нем можно принимать с радушием. Им там уютно, люди чувствуют себя желанными гостями, а потому со своей стороны им и сопротивляться больше незачем. Это взаимопонимание. Видите ли, люди в целом улавливают определенные психические вибрации, которые вы выдаете наружу, и прежде чем вы обменяетесь словами, происходит некая встреча двух психик. Так происходит непрерывно.

1. В русскоязычной литературе встречается также вариант «любящая доброта» (англ. loving kindness). – Здесь и далее примечания переводчика, кроме случаев, оговоренных особо.

2. Далее «У.». По тексту нет возможности определить пол и гендер говорящ(-его, – ей), поэтому все реплики от первого лица, где формы глаголов прошедшего времени в русском языке предполагают единственное число женского или мужского рода, для удобства чтения приведены единообразно к мужскому роду. – Примеч. перев.

3. Далее «Т. Р.». – Примеч. перев.